Естественно, что революция лишила барона почти всего, чего он успел добиться в жизни. В борьбу за реставрацию вступил не юный романтик с длинной шпагой, а опытный интриган с огромными связями.
Де Батц действовал в нескольких направлениях: подкупал чиновников Коммуны и комитетов, намереваясь с их помощью освободить королеву и друзей-роялистов, давал взятки, а потом шантажировал ими депутатов Конвента, заводил связи с членами противоборствовавших фракций Якобинского клуба, натравливая их друг на друга. Робеспьер и его единомышленники разгадали тактику де Батца.
Более того, к проискам роялистов, поддержанных зарубежными монархиями, они стали относить даже некоторые меры, которые выдвигали деятели различных группировок отражавшие настроения масс. Так, Сен-Жюст считал результатом контрреволюционных интриг требование «максимума».
Весной 1794 года он писал: «Заграница вследствие следовавших одна за другой превратностей и довела нас до этих крайних мер, она и предлагает средства избавления от них. Первая мысль о таксации пришла к нам извне, ее подал барон де Батц. Это был проект голода».
Не будет преувеличением сказать, что «иностранный заговор» (вне зависимости от того, чем он был в действительности) приобрел в сознании современников такой размах и столь большое политическое значение потому, что действительные или мнимые «интриги» де Батца были как бы зеркальным отражением планов Робеспьера.
Эти действия барона были именно тем, в чем Робеспьер подозревал своих противников внутри якобинского блока, чего он ожидал от них, что он заранее был готов вменить им в вину. Поэтому еще в конце 1793 года Робеспьер безоговорочно поверил в «иностранный заговор».
